Как маме с ‘советскими’ привычками воспитывать американского ребенка
15.07.2018, 08:00 EST
Как ни пытались услышать наши московские родные и друзья жалобы на невыносимую жару летнего Майами, духоту, тропические ливни и ураганы – мы потирали ладошки. На дворе стоял июль, но он казался нам на удивление прекрасным. Немного скорректировав режим прогулок с Мелким, мы проводили утро на пляже, спали, отдыхали и играли дома в часы зноя, и уже в 4 пи эм по местному времени выходили на долгие прогулки вдоль океана, пользуясь тенью от домов и свежим бризом. И, несмотря на бегство части населения Флориды на север, Майами был полон людей, и жизнь в нем кипела точно так же, как и в “сезон”.
Мелкий и я, коротая рутинные дни, перевалив за рубеж “полтора годика”, продолжали каждый заново открывать новое в себе.
Неожиданно для себя я вдруг ушла от беспечного образа девушки с ребенком, перейдя в реально ощутимый статус глубокого материнства. Очевидность этого снизошла на меня на кухне. Именно там, как откровение, я поняла, что где-то в прошлом осталась Люся с моцареллой и бокалом вина на ужин и появилась особа, заготавливающая бульоны, оперирущая такими понятиями, как тефтели, подлива и суфле.
“Вкусно, как у мамы” закладывалось в сознании Мелкого вот именно в этот момент, тем временем, как я ловила себя на мысли о том, что принципы советской высокой кухни плотно укоренились и в моем сознании, ибо я сама летом в Майами, вдоволь наигравшись в пэнкейки и кокосовую панировку, мечтала о домашней окрошке, зеленых щах, бакинских помидорах и свекольнике из “Пробки”. На всякий случай я сторонилась халатов, тапок и пучков, разрываясь между кастрюльками в коротких шортах и с хвостом.
Образ мой, из журналистко-кофейного, помимо моей воли и желания, но под воздействием всех моих приключений со здоровьем, менялся в сторону “зеленого”. Я наконец-то без принуждения и помыкания взрослых начала пить воду – столько, сколько ее и рекомендовали местные врачи, ибо статус мой в доме из идеалистки, лентяйки, гламурной особы и проч., на которые был щедр Любимый, был заменен водохлебкой.
– Я же вчера целую упаковку воды купил, – удивлялся муж.
– А ее уже нет, – улыбалась я.
Знакомые все чаще видели меня с зеленым смузи из Холфудс, муж – с морковкой, а Мелкий – с водой, и только Старбакс грустил по мне всеми своими сиропами и пенками, потеряв постоянного клиента. Маленькие сумочки мои сменились большим рюкзаком, где я с пользой для осанки ежедневно переносила лопаточки, формочки, экскаватор, мяч, кепку и банан. Одежду я больше не покупала, смирившись и сложив оружие перед реальным образом жизни, в котором нужны были шлепанцы, шорты и майки.
Мелкий, характер которого день ото дня крепчал, много ел. Выучив слово “банан”, он получал его немедленно, и вгрызался в него всеми зубами, приговаривая любимое слово “акула”! Силы ему нужны были, чтобы противостоять. Ибо смысл каждого его дня сводился к отвоевыванию все новых и новых границ свободы. Он недолюбливал коляску, ходить за ручку, идти в направлении мамы, если оно отличалось от его, не хотел домой, не хотел свой мяч, если видел чужой.
Все его нутро рвалось поскорее избавиться от тягостной необходимости выполнять чьи-то приказания и побыстрее примкнуть к серферам, убежать за бегунами или наконец-то вдоволь накататься на скейте с парнями. Он четко знал, что хочет, и громко это требовал. Душераздирающие крики на всю улицу были нашими. И пока я пыталась найти подход к разъяренному дитя, чтобы не орать на него и не тащить несчастного за руки по дороге, мое солнышко, когда-то мирно сопящее у меня на груди, выражалось теперь куда более отчетливо и безапелляционно.
Так однажды Мелкий лег на ступени нашего кондоминимума в приступе истерики. Конфликт возник на бытовой почве. Я спешила домой, а малыш и не думал туда идти. И пока я решала, как быть, брать его на руки, при строжайше запрете врачей поднимать более килограмма, и тащить домой? Переждать? Договориться? Отвлечь?
К тому моменту все мои попытки пошли прахом, местные жители, как только могли одаривали меня укоризными взглядами, а Мелкий истекал слезами и соплями так честно и так скорбно, что хотелось предпринять что угодно, чтобы только это прекратить. Взяла на руки, унесла – мама. Истерика, которыми грешили детки в этом возрасте, была свойственна по рассказам моих родителей и мне самой. И как мне помнилось – жестко пресекалась. Но лишь однажды услышав свой гневный голос в адрес Мелкого, я пришла в ужас от себя – я не хотела такой быть, только не это, это же не я!!!
– Недавно читала статью коллеги из глянца, – поделилась я вечером с Любимым, когда буря стихла, вымотанный слезами Мелкий крепко спал, а я, выпарив в бане весь негатив, сияла чистым разумом, – она писала, что только русские мамы орут на своих детей. Никогда в жизни, здесь ни во дворе, ни на детской площадке, я не слышала, чтобы мамы поднимали на ребенка голос или ругали его. Они умеют спокойно наставлять и объяснять, даже непослушным детям. Я тоже русская, и такая же, как все, выходит?
– Я тоже не видел, здесь дружелюбные все.
– А знаешь, на детской площадке на Санни-Айлс, в русском районе, мамы орут. Там почти всегда я вижу, что мама либо гневно тащит куда-то ребенка, либо ругает. И я одна из них.
Через полтора года жизни с Мелким, обойдя все подводные камни и чудом не погрузившись в образ “вымотанной мамы”, и при всех попытках стать злой невыспавшейся чучундрой без маникюра, я встала перед новой задачей. Мне предстояло аккумулировать растраченный за время декрета ум, чтобы научиться договариваться с ребенком, научиться, уважая его, достигать послушания, избавиться от генетически заложенной в меня материнской раздражительности, и стать действительно верным спутником и другом для малыша.
